«Нам приходилось давно уже отмечать, что следствием каждого невроза… является отделение больного от жизни. Невротик отвращается от действительности, считая ее невыносимой». З. Фрейд.

В 1911 году в статье «Выводы по двум принципам ментального функционирования» [ 2 ] Фрейд говорит, что маленький ребенок заполняет расстояние между влечением и удовлетворением путем галлюцинаторного исполнения желания – галлюцинаций удовлетворения всемогущества. М. Кляйн продолжая фрейдовскую концепцию фантазии, дополнила ее представлениями о первых месяцах жизни ребенка. Поскольку с рождения существуют потребности и влечения, направленные к объекту удовлетворения, инфантильное всемогущество проявляет себя в примитивных фантазиях взаимоотношений с объектом, являющихся воплощением инстинктов жизни и смерти. В какой-то момент ребенок обнаруживает, что всемогущество не может полно удовлетворить его потребности и встает перед необходимостью создать реальную картину мира. Принцип удовольствия дает путь принципу реальности как значимый организатор психической жизни. «С введением принципа реальности откололся вид мыслительной деятельности, свободный от критерия реальности и подчиненный исключительно принципу удовольствия – это фантазирование, которое… совершенно отказывается от всякой опоры в реальных объектах» [ 2 ].

Появление принципа реальности не уничтожает процесс фантазирования. Он продолжается в бессознательном и проявляется символически. Причем символические формы выражения находят даже наиболее примитивные влечения. Изучая природу символизма, Х.Сегал [ 5 ] обнаружила, что он имеет различные проявления. Существует отличие между конкретным символизмом (или символическим тождеством), в котором символ равен тому, что он символизирует; и более развитой формой, в которой символ представляет объект, но не смешивается и не идентифицируется с ним, не теряет свои собственные характеристики и не лишает таковых сам символ.

Она связала конкретизацию символа с преобладанием проективной идентификации в параноидно-шизоидной позиции, для которой характерно большее значение внутренней фантазийной жизни. Чрезмерная проективная идентификация уравнивает объект с проективной частью субъекта, приводя к конкретной идентификации (Сохн,1985) [ 7 ] и вызывая отношение к символу не только, как если бы он был первичным объектом, но также, в значительной степени, как к части себя. При достаточно хороших условиях развития контейнирование негативных переживаний матерью позволяет переходить от этого состояния к депрессивному: проективная идентификация перестает быть чрезмерной. Ребенок приобретает возможность получать больше информации извне, научается воспринимать более реалистично свою агрессивность и ее влияние на окружающий мир. Возникает возможность к сепарации и к настоящему символизму. Если Эго способно выдержать переживание плохого объекта и переживание утраты хорошего (что и происходит при нормальном развитии), то оно может выдержать мысль об объекте, признавая его реальное отсутствие. Возникает способность отличать мысль об объекте от самого объекта.

В 1920 году Фрейд утверждает, что принцип реальности – это принцип удовольствия, тестируемый реальностью [ 3 ]. Наибольшее удовлетворение от объекта ребенок может получить, научившись отличать его от фантазийного и распознавать как внешнюю реальность в целом, так и свою внутреннюю. Понимание своей внутренней реальности, своих влечений и фантазий обуславливает толерантность в отношении объектов и способность переносить фрустрацию.

Однако использование символического приравнивания может приводить к изменениям в восприятии реальности. Психоанализ, исследует перенос в ситуации «здесь и сейчас», выявляя неправильные представления и корректируя это восприятие. Это касается как взаимодействий с терапевтом, так и отношений с первичными объектами, искаженными фантазиями и не соответствующими ни текущей, ни прошлой реальности.

Исследуя вопрос анализируемости ранних процессов. Х. Сегал [ 6 ] указывает, что они неизбежно разряжаются и повторяются в трансфере, а значит, могут быть предметом интерпретаций. Сандлер [ 4 ] определил различие между прошлым (или размещенным) бессознательным и настоящим бессознательным. Первое определяют нашу личность, характер, цели, поведение и т.д. и основано на архаических проекциях и интроектах, первичных фантазиях. Второе имеет предсознательную основу и происходит за счет вторичного вытеснения. Анализ настоящего бессознательного не может привести к существенным изменениям, если прошлое бессознательное не подвергается анализированию. Размещенное бессознательное определяющим образом влияет на характер переноса.

Далее я хочу предложить две виньетки из анализа пациенток приблизительно одного возраста и длительности тарапии. Обе испытывали довольно сильное отвержение в семьях. У них были серьезные проблемы с выражением своих чувств, приведшие к негативным последствиям. Первая пациентка имела специфические нарушения мышления, у второй с 7 лет была гипертония. Первая находится на пограничном уровне функционирования и анализ еще далек от завершающей фазы. У нее серьезные проблемы во взаимоотношениях.

Сессия после повышения оплаты. П- «Думала, что теперь буду решать вопросы на уровне страны, а тут такое напряжение, что шею и руку заклинило. Ленин на броневике. Пол дня вылезала из кровати. Не хочу выходить в реальный мир. В реальности или мама с горшком или прихожу сюда и сбрасываю все, когда проваливаюсь. Средневековье - мое любимое время сейчас (она посещает искусствоведческую группу). Все примитивно и понятно (говорит маминым голосом)».

А - Определенность ориентиров и связей?

П - «Мама говорила, что она прямая, а на самом деле все наоборот. Если ей что-то надо, она изображает заботу. Не верю в просто заботу».

След. сессия. П - «Удалось выйти из анабиоза. Я как будто пропадаю. Это из-за ситуации с родственником (близкий обеспеченный родственник обещал пациентке помочь купить квартиру) – большая квартира – большая забота – проваливаюсь. Чем более привлекателен нереальный мир, где меня никто не бросит, будут любить, защищать, тем сильнее проваливаюсь… С мамой могли бы быть замечательные отношения».

А - Я говорю про деньги и возвращаю в реальный мир?

П - «Здесь мама тоже побывала – узнавала что-то о моей частной жизни и так ловко тыкала носом. Я перестала говорить».

Длительное время молчит. Потом выходит из этого состояния и продолжает: « Жизнь сильно изменилась и хоть есть фантазия, что будет гораздо лучше, в реальной жизни стало действительно гораздо лучше. Хотя в реальном мире надо прилагать усилия, но если делаю что-то сама, получаю сильное удовлетворение. Оно делает меня прочнее. Но периодически впадаю в нереальный.

Глядя на других думаю, что им все упало с неба, а мне бедненькой приходится трудиться. Раньше вообще не приходило в голову хотеть, а теперь всего и сразу. Раньше хотеть значило, что отец будет хлопать ремнем по косяку, а мама орать. Клетка с тигром. Будет дрессировщику 81 год (возраст ее мамы), откусят голову».

Фрустрации от неисполнения желания получить все и сразу столь велика, что она вытесняет свои импульсы к объектам, что бы не откусить им голову или не быть разрушенной ими. Преследование за выражение своих чувств и эмоциональная недостаточность матери подтверждали ее параноидные фантазии.

Ее восприятие аналитика в некоторые моменты сессий, соответствует восприятию плохой части матери, с которой не может быть замечательных отношений, ее родственника – хорошей части. Анабиоз – регресс к младенческому слиянию, где она теряет свои границы, в поисках удовлетворения потребности в любви и заботе.

Очевидно так же движение от шизоидно-параноидного состояния в сторону депрессивной позиции. Возможность безопасного выражения своих чувств в процессе терапии, создает периоды такого взаимодействия, когда пациентка выходит из параноидных фантазий, и тогда становится возможным ее развитие к более зрелым объектным отношениям, к социализации. Она определяет эту динамику своим предпочтением искусства раннего средневековья. Варварские народы получили понятия и представления, выработанные в результате длительного развития человеческой культуры, — понятия морали, нравственного долга, духовного совершенствования. Это были отношения господства и подчинения, но и цехового братства позволявшего уважать себя.

Желание сохранить ненавидимый объект в надежде получить заботу перемежается с робким выражением агрессии, не имеющим ожидаемого наказания и не подтверждающим ее разрушительную силу. Непереносимое чувство вины, прежде не дававшие возможности выражения агрессивных чувств, снижается. Терапевт перестает быть тотально плохим объектом. Выходя из фантазийных эмоционально сверхзаряженных отношений, пациентка переходит на невротический уровень взаимодействия. Сарказм по поводу дрессировщика вместо реальной войны с мамой или привычной тяжбы с терапевтом. Символическое приравнивание сменяется собственно символизацией. Уменьшение доли фантазий в представлении о терапевте, сопряженное с сепарационными тенденциями проявляет динамику ее развития. Получение удовольствия от взрослого функционирования, когда она сама заботится о себе – недавно открытое пациенткой состояние.

Второй пример касается невротической пациентки, достигшей значительных изменений, как в терапии, так и в жизни.

П - «Со мной происходят странные коллизии. Прошлый раз перепутала время, сейчас забыла телефон с записной книжкой. Не было возможности связаться с Вами. Пришла без двадцати пять, что необычно, и просидела спокойно, а потом начала сомневаться. Если не в пять, то не смогу предупредить, что не приеду. Лучше вернусь домой и буду звонить, но если Вы будете звонить, то не дозвонитесь. А чего Вы будете звонить, если будете заняты, если я должна прийти позже? Потом оказалось, что телефон на месте. Зачем мне нужна была эта полная невозможность связаться с Вами? Не хочется расставаться со сложившимися стереотипами. Ощущение себя отвергнутой, несчастной и неспособной завоевать чье-либо расположение, потому что мне этого не дано. Ошибусь, и это будет бесповоротно. Привыкла, что есть определенные вещи, через которые переступить нельзя. Меня не будут любить, если скажу что-то не то. Бывало, что хотела провалиться под землю, даже если повод был ничтожен. Очень жесткие границы, за которые нельзя выходить. Есть ощущение что лягушка в груди. Хочет выпрыгнуть, а страшно. Я обижусь, и это будет непоправимо.

Вы озвучили мой стереотип, а не прийти, значит его сохранить. Представляется что если я загляну, вы выскочите в длинной юбке, руки в боки, волосы всклокочены и будете кричать, что здесь идет прием – ужасно. А сама себе представляюсь жалким маленьким созданием. Мамины вопли, моя гипертония и лягушка в груди пульсирует и невозможность высказать. Это то, что боюсь разрушить и еще страх одиночества за ненависть, если высказать (говорит чуть слышно). У Вас даже цвет волос тот мамин. Но не это важно. Ой, тяжело мне с ней было. Казалось, что мешаю ей с папой. Так она и говорила – мы еще хотим для себя пожить. Казалось, ее злость связана с этим… Если начну рыдать, не остановлюсь. Ощущение закрытой двери, оттуда и ужасы детские. Ваша коричневая дверь, как та дверь, которой закрывали мир. Страшно перешагнуть, но понимаю, что без этого не исчезнет». Плачет.

Она боится войти в дверь кабинета – дверь за которой ее фантазия может рассеяться. Невозможность связаться с тнрапевтом, это скорее страх связаться с собой, со своими реальными представлениями, которые вытолкнут фантазию и искаженное восприятие. Это дверь в свой внутренний мир и в пространство интерпретаций. Но она хочет получить свободу от детских ужасов и входит. Возникает депрессия. Оставляя любимую - ненавистную маму, она становится взрослой, отдельной.

Восприятие терапевта, как объекта переноса существенно отличается от того, что мы видели в первой ситуации. Пациентка не уходит далеко от реалистического восприятия аналитика, как конкретного человека. Ее наблюдающее Эго в состоянии отслеживать внутреннюю и внешнюю реальность. Она имеет доступ к своему внутреннему миру, обеспеченный символическим процессом.

Страх собственной агрессивность в рамках теории М.Кляйн не дает ребенку возможности реалистично воспринимать как свою деятельность, так и окружающих людей, удерживая его развитие на параноидно-шизоидном уровне [1]. Преобладание проекции и расщепления оказываются необходимыми, но оно не позволяет двигаться вперед к исследованию реальности. Снижение напряженности между субъектом и объектом приводит к уменьшению интенсивности проективной идентификации и освобождает место для развития настоящего символического процесса, где символ – результат творческой деятельности Эго. Спутанность между фантазиями об объекте и самим объектом подразумевает спутанность между символами и тем, что они означают. Признание отдельности себя и объекта и способность переживать утрату и желание восстановить объект внутри себя дают возможность «бессознательной свободы применения символов», а значит и бессознательных фантазий [ 6 ]. Эта свобода касается как взаимодействия с окружающим миром, так и со своим внутренним. Образование символов позволяет узнавать о примитивных фантазиях и обретать над ними контроль. Символизация, таким образом, является и продуктом прогрессивного развития и одновременно одним из наиболее значимых его составляющих. Кляйн говорит, что бессознательное от сознания в норме должна отделять полупроницаемая мембрана, обеспечивающая связь этих структур, определяющая возможность работы вытеснения и являющаяся залогом интеграции личности. Более примитивная, полярная организация психики предполагает жесткое отделение сознательного и бессознательного на основании расщепления.

Символические фигуры не вызывают таких желаний, фрустраций и непереносимой вины, как реальные, и это вносит вклад в снижение эмоционального напряжения в отношениях с объектами. Это безусловно относится и к терапевту. Не равный фантазийной фигуре переноса, он помогает пациенту поместить бессознательные фантазии в символический контейнер слов – высший продукт символического развития. Это позволяет разорвать круг отыгрываний, следующих за инфантильной фантазией удовлетворения своих желаний первичным объектом и отказаться от нее. Отказ, конечно, не полный - перенос неразрушим, но достаточный, что бы искать и находить удовлетворение в реальном мире, «перестать отвращаться от действительности, считая ее непереносимой».

Список литературы:

1. Кляйн М., Айзекс С., Райвери Дж., Хайманн П. "Развитие в психоанализе", Академический проект, 2001 .

2. Фрейд З. «Положение о двух принципах психической деятельности». Основные психологические теории в психоанализе. Очерк истории психоанализа. СПб., «Алтея», 1998.

3. Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. Москва. Прогресс. 1992.

4. Sandler, J. & Sandler, A.-M. 1994 Phantasy and its transformations: a contemporary Freudian view Int. J. Psychoanal. 75, 387-394.

5. Segal H. 1957 Notes on symbol formation Int. J. Psycho-Anal. 38, 391–397.

6. Segal H. 1994 Phantasy and Reality. Int. J. Psycho-Anal., 75, 395-401.

7. Sohn L. 1985. Narcissistic organization, projective identification and the formation of the identificate Int. J. Psychoanal. 66, 201-213.

Summery

В докладе затрагиваются понятия символизма, внешней и внутренней реальности и переноса, предстающие перед нами в процессе терапии в сложных и динамических взаимоотношениях.

Признание реального отсутствия объекта, возможность отличать мысль о нем от него самого, понимание своей внутренней реальности, влечений и фантазий обуславливает толерантность в отношении объектов и способность переносить фрустрацию. Особую роль в этом играет развитие символической функции. От ее состояния зависит то, насколько велики могут быть изменения в восприятии реальности. Психоанализ, исследует перенос в ситуации «здесь и сейчас», выявляя неправильные представления и корректируя это восприятие. Это касается как взаимодействий с терапевтом, так и отношений с первичными объектами, искаженными фантазиями и не соответствующими ни текущей, ни прошлой реальности. Не равный фантазийной фигуре переноса, терапевт помогает пациенту поместить бессознательные фантазии в символический контейнер слов – высший продукт символического развития. Это позволяет разорвать круг отыгрываний, следующих за инфантильной фантазией удовлетворения своих желаний первичным объектом и отказаться от нее.